Джонни и бомба - Страница 23

Потрясающе, подумал Джонни. У Керсти настоящий дар чиркать спичками на фабрике фейерверков.

Ноу Йоу набрал полную грудь воздуха. . Джонни успокаивающе похлопал его по руке.

— Она не имела в виду ничего такого… ну, оскорбительного. Просто такая уж она уродилась.

Ноу Йоу выпустил воздух, обмяк и сдержанно кивнул.

— Если вы не в курсе, тут самый разгар войны, — сообщила Керсти. — Вторая мировая, вот куда нас занесло. Тут только и разговоров, что о войне.

Джонни кивнул.

21 мая 1941 года.

Для большинства людей это дата как дата. Даже тех, кто хотя бы знает, что произошло в этот день, можно пересчитать по пальцам: Джонни да еще библиотекарь, которая помогла ему найти материалы для реферата, да несколько стариков. Ведь это же глубокая древность. История. Былые Времена. И вот Джонни здесь, на улице родного Сплинбери, а на дворе 21 мая 1941 года.

И Парадайз-стрит тоже — здесь.

И будет тут до ночи.

— Ты чего? Все нормально? — забеспокоился Ноу Йоу.

Джонни даже не знал о том, что произошло 21 мая 1941 года, пока не раскопал старые газеты в библиотеке. Об этом не говорили, это было как будто… как будто не в счет. Это случилось, но это не считалось полноправной частью войны. В те годы произошло множество куда более страшных вещей. Вряд ли стоит придавать значение девятнадцати погибшим.

Но он попытался представить, как это было — было в его родном городе. Представить получилось до ужаса легко.

Старики закончат окучивать грядки и вернутся домой. Лавки и магазины закроются. Из-за затемнения по вечерам на улицах света мало, но все же будет заметно, как гаснут последние огни и город потихоньку погружается в сон.

А потом, спустя несколько часов, случится то, что случится.

Случится сегодня.

Холодец, тяжело пыхтя, пылил по дороге. На бегу он трясся и колыхался как холодец. Он всегда объяснял, что лишний вес — не его вина. Все дело в генах. У Холодца было слишком много этих самых генов.

Он пытался бежать, но трясение и колыхание поглощали большую часть энергии.

Думать он тоже пытался, но думание получалось какое-то неотчетливое.

Путешествие во времени! С ума сойти можно! Вечно все только и делают, что пытаются свести его с ума. Ничего, вот он придет домой, посидит, отдышится, и все будет хорошо.

А вот и дом.

Кажется.

Все было какое-то… съежившееся, что ли. Деревья на улице не те и машины не те. А дома выглядели… подновленными. Холодец шел по Грегори-роуд. Он ходил по ней миллион раз. Надо только завернуть за угол, и попадешь…

Попадешь на…

Какой-то человек подстригал живую изгородь. На нем были рубашка с высоким воротничком, галстук и пуловер с вывязанными зигзагами. А еще он курил трубку. Увидев растерянного Холодца, мужчина оторвался от своего занятия, вынул трубку изо рта и спросил:

— Могу я тебе чем-нибудь помочь, сынок?

— Я… я ищу Зашоркинс-стрит, — пропыхтел Холодец.

Мужчина улыбнулся.

— Член совета Эдвард Зашоркинс — это я. Но о Зашоркинс-стрит слышу впервые. — Он обернулся через плечо и окликнул женщину, пропалывавшую цветник. — Милдред! Не знаешь, где это — Зашоркинс-стрит?

— Там на углу еще такой огромный каштан…— начал Холодец.

— Ну, каштан у нас, положим, есть, — улыбнулся мужчина, кивнув на то, что Холодец поначалу принял за воткнутый в землю прутик с парой листиков. — Конечно, сейчас он еще невелик, но заходи лет через пятьдесят и увидишь, каким он вымахает.

Холодец уставился на прутик, потом на советника. У советника был обширный сад, за которым начиналось поле. И Холодец вдруг понял, что ширины сада как раз хватит, чтобы проложить тут дорогу, если… однажды кому-нибудь придет в голову тут ее проложить.

— Хорошо, — сказал он. — Зайду.

— Вам плохо, молодой человек? — спросила миссис Зашоркинс.

Холодец обнаружил, что его паника куда-то испарилась. Он пережил ее и оказался на следующей стадии, которая больше смахивала на сон: проснувшись наутро, понимаешь, что увиденное ночью было полной нелепицей, но во сне все кажется вполне сносным.

Это было как запуск на орбиту. Сперва, когда ракета взлетает, — много шума и суматохи, зато потом ты паришь в невесомости и мир далеко внизу кажется ненастоящим.

Это было захватывающее ощущение. Немалая часть жизни Холодца уходила на страхи и опасения. Он все время должен был что-то делать, а чего-то, наоборот, не делать. Но здесь и теперь все это вроде бы не имело никакого значения. Он, Холодец, вообще еще не родился на свет — а значит, не мог быть решительно ни в чем виноватым.

— Все нормально, — сказал он миссис Зашоркинс. — Большое спасибо за заботу. Просто… я надолго уезжал из города.

И он побрел назад по дороге, чувствуя затылком взгляды мистера и миссис Зашоркинс.

Город, по которому он шел, был его родным Сплинбери. Об этом свидетельствовало множество мелочей. И все же все было какое-то… не такое. Деревьев было больше, а домов меньше, фабричных труб больше, а автомобилей на улицах меньше. И еще было намного больше тусклости. Город выглядел скучно. Холодец почти уверился, что тут никто даже не подозревает, что такое пицца.

— Эй, мистер! — окликнул его сиплый голос.

Холодец посмотрел туда, откуда этот голос раздался, — вниз.

На обочине сидел мальчишка.

То есть Холодец был почти уверен, что сидящее на обочине существо — мальчишка, хотя на существе были шорты длиной едва ли не до лодыжек и очки, у которых одно стекло заклеено коричневой бумагой. Стрижка у пацана выглядела так, будто ее делали при помощи газонокосилки, а из носа у него текло. И уши у него были оттопыренные.